Едва ли нужно вдаваться в подробности спекуляций, в результате которых я попал в Лимпн, в Кенте. Коммерческие дела связаны с риском, и я рискнул. В этих делах все сводится к тому, чтобы отдавать и брать, мне же пришлось в конце концов лишь отдать. Когда я уже почти все ликвидировал, явился неумолимый кредитор. Может быть, вы встречали таких неумолимо добродетельных людей или попадали в их лапы. Он жестоко разделался со мной. Я решил написать пьесу, чтобы не стать на всю жизнь клерком. У меня есть воображение и вкус, и я решил бороться с судьбой. Я верил не только в свои коммерческие способности, но и считал себя талантливым драматургом. Писание пьес казалось мне делом очень выгодным, и это еще более окрыляло меня. Мало-помалу я привык смотреть на эту ненаписанную драму как на запас про черный день. Скоро этот черный день настал, и я засел за работу.

Однако оказалось, что сочинение драмы потребует большего времени, чем я предполагал; сначала я клал на это дело дней десять; прежде всего необходимо иметь «pied-à-terre»[8], поэтому я и приехал тогда в Лимпн. Мне удалось найти небольшой одноэтажный домик, который я и нанял на три года. Я расставил там кое-какую мебель и решил сам готовить себе еду. Моя стряпня шокировала бы, конечно, миссис Битон, хотя готовил я недурно и с комфортом. У меня были две кастрюли для варки яиц и картофеля, сковородка для сосисок и ветчины и кофейник. Не всем доступна роскошь, но устроиться скромно можно всегда. Кроме того, я запасся восемнадцатигаллонным ящиком пива, – в кредит, конечно, – и отпускающий на веру булочник являлся ко мне ежедневно. Разумеется, устроился я не как сибарит, но у меня бывали и худшие времена. Я немного беспокоился о булочнике, очень славном малом, однако надеялся, что сумею с ним расплатиться.

Без сомнения, для любителей уединения Лимпн – самое подходящее место. Он расположен в глинистой части графства Кент, и мой домик стоял на краю старого приморского утеса, откуда за отмелью Ромни-Марш видно море. В ненастную погоду место это почти неприступно, и я слышал, что иногда почтальону приходится перебираться через болота на ходулях. Хотя я не видел сам, но верю этому. Перед дверями лачуг и домишек деревни торчат воткнутые в землю березовые веники для очистки обуви от налипшей глины.

Я думаю, что это место осталось бы необитаемым, если бы не наследие давно минувших времен. Здесь когда-то, в эпоху Римской империи, была большая гавань, Портус Леманис; теперь же море отступило на целые четыре мили. У подножия крутого холма сохранились камни и кирпичи римских построек, и старинная Уотлинг-стрит, до сих пор еще местами замощенная, прямая как стрела, тянется на север.

Я часто стоял на холме и думал о кипевшей здесь некогда жизни, о галерах и легионах, о пленниках и начальниках, о женщинах и торговцах, о спекулянтах вроде меня, о сутолоке и шуме в гавани.

А теперь кучи мусора на заросшем травой скате холма, пара овец да я!

Там, где была гавань, расстилается теперь, вплоть до отдаленного Дандженеса, болотистая равнина с редкими метелками деревьев да церковными башнями старых средневековых городов, сменивших приморский Леманис.

Вид на болото один из самых красивых, какие мне случалось встречать. Дандженес находится отсюда милях в пятнадцати: он кажется плотом в море, а далее к западу виднеются холмы Гастингса. Иногда они отчетливо вырисовываются на горизонте, иногда же бывают подернуты дымкой, и часто в туманную погоду их совсем не видно. Вся равнина исполосована плотинами и канавами.

Окно, у которого я работал, выходило в сторону холмов, и из этого окна я впервые увидел Кейвора. Я корпел над сценарием, стараясь сосредоточиться на трудной работе, и, естественно, Кейвор привлек к себе мое внимание.

Солнце уже закатилось, небо окрасилось в желтый и зеленый цвета, и на фоне заката вдруг появилась темная странная фигурка.

Это был низенький, кругленький, тонконогий человек с порывистыми движениями; костюм его состоял из пальто, брюк и чулок, как у велосипедиста, и шапочки, как у игроков в крикет. Зачем он так нарядился – не знаю, он никогда не ездил на велосипеде и не играл в крикет. Вероятно, это вышло случайно. Он размахивал руками, подергивал головой и жужжал, жужжал, как мотор. Вы, наверно, никогда не слышали такого жужжания. Иногда он прочищал себе горло, громко откашливаясь.

Недавно прошел дождь, и порывистость его походки усиливалась от скользкой тропинки. Встав прямо против солнца, он остановился, вынул часы и постоял с минуту. Потом судорожно повернулся и поспешно пошел назад, не размахивая больше руками, но широко шагая длинными ногами, которые казались еще уродливей от прилипшей к подошвам глины.

Это случилось как раз в день моего приезда, когда я всецело был поглощен своей пьесой, и я досадовал, что потерял из-за этого чудака пять драгоценных минут. Я снова принялся за работу. Но когда на следующий день явление повторилось с поразительной точностью и стало повторяться регулярно каждый вечер, я уже не мог более сосредоточиться над сценарием. «Это не человек, а какая-то марионетка», – подумал я с досадой, проклиная его от всего сердца.

Скоро досада сменилась удивлением и любопытством. Зачем он это проделывает? На четырнадцатый вечер я не выдержал и, как только незнакомец появился, открыл французское окно, прошел через веранду и направился к тому месту, где он обычно останавливался.

Когда я подошел, он держал в руке часы. У него было широкое красное лицо с красноватыми карими глазами, – раньше я видел его лишь против света.

– Одну минуту, сэр, – сказал я, когда он повернулся.

Он посмотрел на меня с удивлением.

– Одну минуту, – промолвил он, – извольте. Если же вы желаете говорить со мной дольше и не будете задавать слишком много вопросов – ваша минута уже прошла, – то не угодно ли вам проводить меня?

– Охотно, – ответил я, поравнявшись с ним.

– Я очень занят. Время для бесед у меня ограничено.

– Вы сейчас прогуливаетесь?

– Да, я прихожу сюда любоваться закатом солнца.

– Не думаю.

– Сэр!

– Вы никогда не смотрите на закат.

– Никогда не смотрю?

– Никогда. Я наблюдал за вами тринадцать вечеров подряд, и ни разу вы не смотрели на закат солнца, ни разу.

Он сдвинул брови, как бы решая какой-то вопрос.

– Все равно я наслаждаюсь солнечным светом, атмосферой, я гуляю по этой тропинке, через те ворота, – он кивнул головой в сторону, – и затем…

– Нет, вы никогда так